Что оставила война.... К 75-летию Великой Победы
6 Марта 2020
Так уж сложилось
«Окопная» правда и тыл — часть 3
С 1942 года тянул солдатскую лямку на фронте Григорий Васильевич Горжий, многие годы работавший директором Щербактинской птицефабрики, создавший её с колышка до крупного птицеводческого предприятия. Разговор у нас был случайным, 9 мая сели во дворе, я просто поинтересовался, что помнится из военного времени.
— Понимаешь, война это не кино. Всё намного страшнее – грязь, кровь, смерть, часто – голод. И страх! Да, простой человеческий страх. И Григорий Васильевич задумался, будто ушёл в своё прошлое, в свою юность. Рассказывал, с каким-то надрывом в голосе, про первую испытанную им бомбёжку. Григорий служил в пехоте связистом, обеспечивал связь, бегая с тяжеленной катушкой провода и телефонным аппаратом. А ещё, винтовка, подсумки и другая амуниция. Для парня небольшого роста тяжеловато было. А бомбёжка случилась на первой же неделе службы. Хорошо, что успели уже отрыть окопы в полный профиль, руки гудели от работы сапёрной лопатой, но зато сколько жизней это спасло!
… «Юнкерсы» появились сразу после «рамы» — немецкого разведывательного самолёта. Их было много, и шли они на позиции один за другим, ревели моторы, выли сирены, установленные для устрашения на самолётах. Сначала от самолётов отделялись как будто бы чёрные капли. Они стремительно росли на глазах, и вот уже земля содрогается от первых разрывов. Упал на самое дно окопа, в небо лучше не смотреть, потому что кажется, что каждая бомба целит прямо в тебя. Жуткий грохот, вой моторов, крики раненых – всё это слилось в неописуемую какофонию, которая, кажется, продолжается бесконечно и никогда не прекратится. Ты всё сильнее вжимаешься в землю, каким-то жуком, былинкой против неистовой силы себя чувствуешь. И речь уже не о самой униженности тебя, превращённого в бессловесное животное, в какой-то момент охватывает и не отпускает обычный животный страх.
После улёта «Юнкерсов» ещё некоторое время лежал, совершенно оглушённый, только минут через пять земные звуки стали прорываться сквозь глухоту. Даже пение птиц услышал, жаворонок откуда-то выдал свои трели, и это так обрадовало, таким родным и мирным потянуло, что захотелось рассмеяться, хотя холод из груди не уходил ещё долго. Эта бомбёжка ещё долго снилась и после войны.
Случались на войне и курьёзы, хотя таковыми их тогда не считал. Уже в 1943 году наступление остановилось, и немцы и наши подтягивали резервы, иногда постреливали по позициям противника. Примерно в километре от наших окопов стояла мельница высотой с двухэтажный дом, а то и повыше будет. Её-то и облюбовали для того, чтобы вести наблюдение за противником, а если надо, то и корректировать огонь ротных миномётов. Мельницу почему-то не трогала ни наша, ни немецкая артиллерия и она стояла, возвышаясь над донской степью.
Пришёл черёд идти на наблюдательный пункт и Григорию, с его катушкой и телефоном. Где ползком, где по балочкам – перебежками, добрался до мельницы. Отворил ржаво заскрипевшую дверь и вошёл, со света глаза трудно привыкали к прохладному полусумраку мельницы. А когда пообвык, замер как вкопанный – со второго яруса мельницы спускался с рацией за плечами и автоматом в руках здоровенный немец. Он тоже остановился, из под каски настороженно вглядываясь перед собой. Вот и стояли, опешив, с полминуты. И двинуться было нельзя – пока винтовочку из-за плеча достанешь, да затвор передёрнешь, немец тебя из автомата пополам пережжет, мелкое сито сделает. Тем более что палец у него – уже на спусковом крючке.
Потом немец улыбнулся, не торопясь подошел к солдату, похлопал по плечу, сказал что-то вроде: «Гут, гут, кляйне, зольдат». Показал на винтовку и отрицательно покачал головой – мол, не надо, потом прижал палец к губам и растворился, аккуратно прикрыв дверь мельницы за собой. Григорий ещё немного постоял, пытаясь осознать случившееся. Потом пожал плечами и пошёл наверх, разматывая катушку провода. Отследил, доложил как полагается, а через два часа ушёл. О встрече на мельнице хватило ума никому не рассказывать, а то ещё неизвестно, как бы к этому отнёсся особист. А мельницу так и не трогали, видимо нужна она была и для тех, и для других. И такое бывало…
Теряя друзей
«Окопная» правда и тыл — часть 3
Ананий Никандрович Кутёнкин из потомственных казаков, его отца атаманствовали на Дальнем Востоке. Семья оказалась в Манчьжурии и уже в советское время перебралась в СССР. Всегда были на подозрении у органов, а когда началась война – на особом.
Ананий Никандрович немало порассказывал, сколько хлебнул из-за своей биографии, он был обречён оказаться в вечных штрафниках. Другие могли, получив ранение, оказаться в обычной части, а ему не дозволялось. Выручил один работник военкомата в прифронтовой линии, к которому Кутёнкина прислали с пакетом. Так получилось, что пока шёл с пакетом – получил ранение. И военком, что-то подправив в документах, поспособствовал направлению Анания в обычную фронтовую часть. Сначала воевал в Крыму, был наблюдателем-корректировщиком и рассказывал мне, что стал свидетелем красивейшей атаки наших военных катеров с морпехами на бортах, при высадке десанта на полуостров.
Запомнились другие, на первый взгляд, мало значащие для войны события. Именно окопная жизнь. Как при наступлении вечно отставала кухня, жрать было нечего, курящие спасались тем, что перебивали острое чувство голода то и дело поджигаемыми самокрутками. Самые запасливые делились остатками сухарей. А тут еще дожди пошли, в окопах полно воды и грязи, сапоги становились будто пудовые. Грелись в ямах и воронках, кое-как соорудив костры. Сухих доров не хватало, спасались тем, что провоцировали немцев. Подползали поближе и начинали шуметь ночью, те в ответ не только палили из пулемётов трассерами, но начинали бросать свои гранаты.
И вот тут не зевай — надо земетить, куда отлетела ручка гранаты. А у немецких гранат ручки были из прекрасного сухого дерева. Вот так иной раз собирали «топливо», и бывало, гибли под пулями и осколками. Но хоть как-то ведь отогреться надо! Один раз заснул спиной к костру — немного простыл, хотел спину погреть. Очнувшись от дрёмы, понял: что-то печёт сбоку. Глядь, а весь левый рукав и борт шинели сгорели. Хорошо, кто-то старую фуфайку дал, а в первом же бою появилось сразу несколько «свободных» шинелей. С погибших. И было не до сантиментов, живым шинели нужнее.
Самое тяжёлое было – терять друзей. Фронтовая дружба возникала быстро и была крепче, чем возникавшая годами в мирное время. Вот и Ананий сдружился с мужиком из Орловской области. Ночами делились сухарями, Кутёнкин, как некурящий, отдавал другу свой табак. И конечно, рассказывали друг другу о той, мирной и такой уже далёкой жизни, о семьях. Орловчанину из дома не писали, вся семья погибла от бомбёжки ещё в 1942.
Однажды пришлось идти в разведку к колючей проволоке, почти под окопы немцев. Ну, как идти…ползли, как получится. От кочки к кочке – территория простреливалась вдоль и поперёк, особенно досаждали снайперы. Выползли из своей траншеи часа за два до утра, по темноте ещё ничего, можно, хотя то и дело слепят осветительные ракеты. Когда расвело, изучили в бинокль обнаруженные ещё вчера две пулемётные точки. С осторожностью поползли обратно. И тут товарищ сделал единственный и последний в своей жизни необдуманный поступок – выглянул из-за края ложка, старого русла какого-то ручья, ставшего для пластунов спасительным. Сухо щёлкнул выстрел и к самым ногам Анания подкатился каска, пробитая пулей. Это была каска друга! До самого вечера пролежал в ложбинке рядом с телом товарища, и в окоп, протащив на закорках тело, вернулся ночью. Вчера еще сидели во тут, у костерка, говорили, мечтали, а сегодня друга нет…И сколько ещё вот таких потерь случилось за войну!
Ананий Никандрович учительствовал в Щербактинском районе, затем тут же до самой пенсии работал заведующим РайОНО. Не многие догадывались, что пережил этот человек — лёгкий в общении, очень живой, ценящий хорошую шутку.
Что оставила война
«Окопная» правда и тыл — часть 3
С Михаилом Ивановичем Охтырским я работал в одной редакции до самой его пенсии, он трудился у нас фотокором, а до этого – фотографом в быткомбинате. А вообще, приехал в Казахстан на целину, пахал землю на галкинских угодьях Щербактинского района. Родом с Западной Украины. На фронт попал, как и положено по своему возрасту, в 1942 году, потому что с 1924 года. А до этого брёл вместе с отступающими войсками среди беженцев. Остановился в каком-то российском городишке, оттуда и мобилизовали. Сначала малось подучили обращаться с ручным пулемётом Дегтярёва – и маршем в роту, а оттуда сразу на передок.
Стояла глубокая осень, дороги развезло, ели кое-как, обходились сухпаем, а то и просто сухарями, в окопах вода, по ночам заморозки. В общем, сутками зуб на зуб не попадал. На линии вроде спокойно, редкое затишье, иногда – ленивые перестрелки. Чувствовал — заболевает, ещё до войны был на лёгкие слаб. Но попробуй кому скажи – в труса запишут. Вот и молчал, бухыкая кашлем по ночам. Первый номер их пулемёта, видавший виды пожилой солдат, всё время качал головой – Ой, не нравится мне твой кашель. Он же, первый номер преподал Михаилу и первую солдатскую науку – не высовываться когда ни попадя, даже если в атаку надо – беги с умом, попетляй, заляг, посмотри из-за кочки или пенька – куда дальше бежать и где опять залечь. Иначе скосят в первом же бою.
Немного их, боёв, оказалось на войне Охтырского, на его личной войне. Первый бой, когда огнём пулемёта поддержали бросок их роты к леску, на новые позиции. Окопались, потом атака немцев, когда за полтора часа расстреляли весь боекомплет – восемь дисков. Потом удивительной тишины ночь, холодный месяц над окопами. А утром пополнили запасы патронов, набили диски и вместе с ротой – новый бросок. Взвалилив на плечо мешок с дисками и винтовку, бросился со всеми. Навстречу ливень пулемётного огня, немцы строчили настильно.
Сильный удар по ноге, швырнуло наземь, дикая боль! Пролежал, пытаясь ползти в сторону медсанбата, несколько часов. К вечеру его нашли санитары, попал в госпиталь первой линии, затем отправили в тыл, оказалось, пуля ударила в ногу прямо по кости, но и это было бы легче как-то пережить, но у него ещё и туберкулёз обнаружили. И отправили в глубокий тыл, а там и комиссовали. Вот такая маленькая «своя» война, да и маленькая ли? Каждый в этой войне воевал там, где привелось и делал, что мог. Кто-то дожил до Победы, миллионы не дожили, сложили головы на полях России и Европы. Выжил и Михаил Иванович, и шёл в колонне ветеранов, гордо держа голову. Он был там, он видел всё это…
«Окопная» правда и тыл — часть 3
С 1942 года тянул солдатскую лямку на фронте Григорий Васильевич Горжий, многие годы работавший директором Щербактинской птицефабрики, создавший её с колышка до крупного птицеводческого предприятия. Разговор у нас был случайным, 9 мая сели во дворе, я просто поинтересовался, что помнится из военного времени.
— Понимаешь, война это не кино. Всё намного страшнее – грязь, кровь, смерть, часто – голод. И страх! Да, простой человеческий страх. И Григорий Васильевич задумался, будто ушёл в своё прошлое, в свою юность. Рассказывал, с каким-то надрывом в голосе, про первую испытанную им бомбёжку. Григорий служил в пехоте связистом, обеспечивал связь, бегая с тяжеленной катушкой провода и телефонным аппаратом. А ещё, винтовка, подсумки и другая амуниция. Для парня небольшого роста тяжеловато было. А бомбёжка случилась на первой же неделе службы. Хорошо, что успели уже отрыть окопы в полный профиль, руки гудели от работы сапёрной лопатой, но зато сколько жизней это спасло!
… «Юнкерсы» появились сразу после «рамы» — немецкого разведывательного самолёта. Их было много, и шли они на позиции один за другим, ревели моторы, выли сирены, установленные для устрашения на самолётах. Сначала от самолётов отделялись как будто бы чёрные капли. Они стремительно росли на глазах, и вот уже земля содрогается от первых разрывов. Упал на самое дно окопа, в небо лучше не смотреть, потому что кажется, что каждая бомба целит прямо в тебя. Жуткий грохот, вой моторов, крики раненых – всё это слилось в неописуемую какофонию, которая, кажется, продолжается бесконечно и никогда не прекратится. Ты всё сильнее вжимаешься в землю, каким-то жуком, былинкой против неистовой силы себя чувствуешь. И речь уже не о самой униженности тебя, превращённого в бессловесное животное, в какой-то момент охватывает и не отпускает обычный животный страх.
После улёта «Юнкерсов» ещё некоторое время лежал, совершенно оглушённый, только минут через пять земные звуки стали прорываться сквозь глухоту. Даже пение птиц услышал, жаворонок откуда-то выдал свои трели, и это так обрадовало, таким родным и мирным потянуло, что захотелось рассмеяться, хотя холод из груди не уходил ещё долго. Эта бомбёжка ещё долго снилась и после войны.
Случались на войне и курьёзы, хотя таковыми их тогда не считал. Уже в 1943 году наступление остановилось, и немцы и наши подтягивали резервы, иногда постреливали по позициям противника. Примерно в километре от наших окопов стояла мельница высотой с двухэтажный дом, а то и повыше будет. Её-то и облюбовали для того, чтобы вести наблюдение за противником, а если надо, то и корректировать огонь ротных миномётов. Мельницу почему-то не трогала ни наша, ни немецкая артиллерия и она стояла, возвышаясь над донской степью.
Пришёл черёд идти на наблюдательный пункт и Григорию, с его катушкой и телефоном. Где ползком, где по балочкам – перебежками, добрался до мельницы. Отворил ржаво заскрипевшую дверь и вошёл, со света глаза трудно привыкали к прохладному полусумраку мельницы. А когда пообвык, замер как вкопанный – со второго яруса мельницы спускался с рацией за плечами и автоматом в руках здоровенный немец. Он тоже остановился, из под каски настороженно вглядываясь перед собой. Вот и стояли, опешив, с полминуты. И двинуться было нельзя – пока винтовочку из-за плеча достанешь, да затвор передёрнешь, немец тебя из автомата пополам пережжет, мелкое сито сделает. Тем более что палец у него – уже на спусковом крючке.
Потом немец улыбнулся, не торопясь подошел к солдату, похлопал по плечу, сказал что-то вроде: «Гут, гут, кляйне, зольдат». Показал на винтовку и отрицательно покачал головой – мол, не надо, потом прижал палец к губам и растворился, аккуратно прикрыв дверь мельницы за собой. Григорий ещё немного постоял, пытаясь осознать случившееся. Потом пожал плечами и пошёл наверх, разматывая катушку провода. Отследил, доложил как полагается, а через два часа ушёл. О встрече на мельнице хватило ума никому не рассказывать, а то ещё неизвестно, как бы к этому отнёсся особист. А мельницу так и не трогали, видимо нужна она была и для тех, и для других. И такое бывало…
Теряя друзей
«Окопная» правда и тыл — часть 3
Ананий Никандрович Кутёнкин из потомственных казаков, его отца атаманствовали на Дальнем Востоке. Семья оказалась в Манчьжурии и уже в советское время перебралась в СССР. Всегда были на подозрении у органов, а когда началась война – на особом.
Ананий Никандрович немало порассказывал, сколько хлебнул из-за своей биографии, он был обречён оказаться в вечных штрафниках. Другие могли, получив ранение, оказаться в обычной части, а ему не дозволялось. Выручил один работник военкомата в прифронтовой линии, к которому Кутёнкина прислали с пакетом. Так получилось, что пока шёл с пакетом – получил ранение. И военком, что-то подправив в документах, поспособствовал направлению Анания в обычную фронтовую часть. Сначала воевал в Крыму, был наблюдателем-корректировщиком и рассказывал мне, что стал свидетелем красивейшей атаки наших военных катеров с морпехами на бортах, при высадке десанта на полуостров.
Запомнились другие, на первый взгляд, мало значащие для войны события. Именно окопная жизнь. Как при наступлении вечно отставала кухня, жрать было нечего, курящие спасались тем, что перебивали острое чувство голода то и дело поджигаемыми самокрутками. Самые запасливые делились остатками сухарей. А тут еще дожди пошли, в окопах полно воды и грязи, сапоги становились будто пудовые. Грелись в ямах и воронках, кое-как соорудив костры. Сухих доров не хватало, спасались тем, что провоцировали немцев. Подползали поближе и начинали шуметь ночью, те в ответ не только палили из пулемётов трассерами, но начинали бросать свои гранаты.
И вот тут не зевай — надо земетить, куда отлетела ручка гранаты. А у немецких гранат ручки были из прекрасного сухого дерева. Вот так иной раз собирали «топливо», и бывало, гибли под пулями и осколками. Но хоть как-то ведь отогреться надо! Один раз заснул спиной к костру — немного простыл, хотел спину погреть. Очнувшись от дрёмы, понял: что-то печёт сбоку. Глядь, а весь левый рукав и борт шинели сгорели. Хорошо, кто-то старую фуфайку дал, а в первом же бою появилось сразу несколько «свободных» шинелей. С погибших. И было не до сантиментов, живым шинели нужнее.
Самое тяжёлое было – терять друзей. Фронтовая дружба возникала быстро и была крепче, чем возникавшая годами в мирное время. Вот и Ананий сдружился с мужиком из Орловской области. Ночами делились сухарями, Кутёнкин, как некурящий, отдавал другу свой табак. И конечно, рассказывали друг другу о той, мирной и такой уже далёкой жизни, о семьях. Орловчанину из дома не писали, вся семья погибла от бомбёжки ещё в 1942.
Однажды пришлось идти в разведку к колючей проволоке, почти под окопы немцев. Ну, как идти…ползли, как получится. От кочки к кочке – территория простреливалась вдоль и поперёк, особенно досаждали снайперы. Выползли из своей траншеи часа за два до утра, по темноте ещё ничего, можно, хотя то и дело слепят осветительные ракеты. Когда расвело, изучили в бинокль обнаруженные ещё вчера две пулемётные точки. С осторожностью поползли обратно. И тут товарищ сделал единственный и последний в своей жизни необдуманный поступок – выглянул из-за края ложка, старого русла какого-то ручья, ставшего для пластунов спасительным. Сухо щёлкнул выстрел и к самым ногам Анания подкатился каска, пробитая пулей. Это была каска друга! До самого вечера пролежал в ложбинке рядом с телом товарища, и в окоп, протащив на закорках тело, вернулся ночью. Вчера еще сидели во тут, у костерка, говорили, мечтали, а сегодня друга нет…И сколько ещё вот таких потерь случилось за войну!
Ананий Никандрович учительствовал в Щербактинском районе, затем тут же до самой пенсии работал заведующим РайОНО. Не многие догадывались, что пережил этот человек — лёгкий в общении, очень живой, ценящий хорошую шутку.
Что оставила война
«Окопная» правда и тыл — часть 3
С Михаилом Ивановичем Охтырским я работал в одной редакции до самой его пенсии, он трудился у нас фотокором, а до этого – фотографом в быткомбинате. А вообще, приехал в Казахстан на целину, пахал землю на галкинских угодьях Щербактинского района. Родом с Западной Украины. На фронт попал, как и положено по своему возрасту, в 1942 году, потому что с 1924 года. А до этого брёл вместе с отступающими войсками среди беженцев. Остановился в каком-то российском городишке, оттуда и мобилизовали. Сначала малось подучили обращаться с ручным пулемётом Дегтярёва – и маршем в роту, а оттуда сразу на передок.
Стояла глубокая осень, дороги развезло, ели кое-как, обходились сухпаем, а то и просто сухарями, в окопах вода, по ночам заморозки. В общем, сутками зуб на зуб не попадал. На линии вроде спокойно, редкое затишье, иногда – ленивые перестрелки. Чувствовал — заболевает, ещё до войны был на лёгкие слаб. Но попробуй кому скажи – в труса запишут. Вот и молчал, бухыкая кашлем по ночам. Первый номер их пулемёта, видавший виды пожилой солдат, всё время качал головой – Ой, не нравится мне твой кашель. Он же, первый номер преподал Михаилу и первую солдатскую науку – не высовываться когда ни попадя, даже если в атаку надо – беги с умом, попетляй, заляг, посмотри из-за кочки или пенька – куда дальше бежать и где опять залечь. Иначе скосят в первом же бою.
Немного их, боёв, оказалось на войне Охтырского, на его личной войне. Первый бой, когда огнём пулемёта поддержали бросок их роты к леску, на новые позиции. Окопались, потом атака немцев, когда за полтора часа расстреляли весь боекомплет – восемь дисков. Потом удивительной тишины ночь, холодный месяц над окопами. А утром пополнили запасы патронов, набили диски и вместе с ротой – новый бросок. Взвалилив на плечо мешок с дисками и винтовку, бросился со всеми. Навстречу ливень пулемётного огня, немцы строчили настильно.
Сильный удар по ноге, швырнуло наземь, дикая боль! Пролежал, пытаясь ползти в сторону медсанбата, несколько часов. К вечеру его нашли санитары, попал в госпиталь первой линии, затем отправили в тыл, оказалось, пуля ударила в ногу прямо по кости, но и это было бы легче как-то пережить, но у него ещё и туберкулёз обнаружили. И отправили в глубокий тыл, а там и комиссовали. Вот такая маленькая «своя» война, да и маленькая ли? Каждый в этой войне воевал там, где привелось и делал, что мог. Кто-то дожил до Победы, миллионы не дожили, сложили головы на полях России и Европы. Выжил и Михаил Иванович, и шёл в колонне ветеранов, гордо держа голову. Он был там, он видел всё это…
Последние новости раздела
12 апреля 2024